«Чувство правоты превыше...» Почему боровский художник завязал с картинами

Его прозвали боровским Бэнкси. Хотя сам Владимир Овчинников не любит такого сравнения с английским коллегой. Они похожи только тем, что оба рисуют на стенах. В остальном их пути расходятся. Бэнкси скрывается от публики и власти. Боровчанина знают все. Между тем, он заявляет — с картинами на домах завязал.

Владимир Овчинников всю жизнь работал инженером-строителем. А когда вышел на пенсию, открыл в себе талант художника. Расписал более сотни домов и заборов боровчан. И темы его работ всё время меняются. Храм на Успенской после восстановления сильно изменился. Художник изучил архивные снимки и изобразил его в первозданном виде. На облупившемся фасаде старых очистных сооружений изобразил учёных, которые открыли миру космос. Но уже несколько лет как с такими картинами завязал. Во всю погрузился в тему сталинских репрессий.

Начал со своих

Анаставия Завидова, «АиФ-Калуга»:  Владимир Александрович, когда мы договаривались об интервью, вы согласились при условии, что о вашем творчестве будем говорить только в контексте темы репрессий. Почему?

Владимир Овчинников: Больной вопрос, которым не все решают заняться. А вопрос архиважный. Я хочу, чтобы у народа была память, чтобы народ знал свою историю, знал весь масштаб трагедии и его истоки. Только зная её, можно двигаться дальше. Если не знать — будешь повторять ошибки, которые были сделаны раньше.

— Как знание того, что было с предками может повлиять на твою жизнь и на тебя сейчас. Допустим, я знаю, что моего прадеда сослали на север. Он бежал в Москву. В Москве его поймали и содержали в Бутырке. Что дальше?

— Ну вот поэтому вы и занимаетесь этой темой. Если бы не знал, что мои предки были репрессированы, я бы не занимался этой темой.

— Расскажите о ваших родственниках.

— Деда моего расстреляли по декрету о расказачивании. Декрет Свердлова так называемый. Казаки в то время практически все были настроены против советской власти. К ним нужно было принимать меры жёсткие. А заключалась это в том, что все казаки, которые признаются зажиточными, подлежали расстрелу. Деда забрали, где-то находился в заключении первое время. Потом кто-то из наших родственников видел на красноармейце его шубу. Хорошая такая шуба. Дорогая. Богатая. И всё стало понятно, что его уже и нет в живых.

Дядю (брата отца) в 1931-м расстреляли за сокрытие статуса лишенца.

Отца сослали на Колыму на 10 лет по подозрению в участии в троцкисткой группировке. Ему был 31 год. Моя мама была с ним тогда — жила в Душанбе. Мне было 6 месяцев в утробе. Отправили отца сначала в Бурятию. Там строил железную дорогу «Улан-Удэ — Улан-Батор». На границе было Гусиное озеро, где располагался лагерь строителей. Там был относительно недолго. Потом его отправили на Колыму. Затем пароходом до Магадана. Ему пришлось побывать на нескольких приисках. Пригодилась его профессия шофёра. За рулём легче, чем с кайлом в руднике. Поэтому и жив остался.

Отца впервые увидел в 11 лет, когда тот вернулся с Колымы. Он добился реабилитации во время хрущевской оттепели. Посмертно оправдали и деда с дядей.

Перекрытые дороги

— Ваших родственников оправдали. Что ещё нужно?

— Я живу не сам по себе, я живу обществе. И потом, когда погрузился в эту тему, оказалось, что очень многие не реабилитированы. На начало нулевых годов, да и сейчас, пересмотрено максимум 30 процентов дел с политическим уклоном. Остальные дела не пересматриваются. Просто поставили точку. А как показывает анализ социальных портретов репрессированных, это это хорошие хозяева, кулаки, люди мыслящие и смелые. Деловая и интеллектуальная элита. Уничтожали, в первую очередь талантливых. И не сказать о них? Предать забвению? Нет, надо их вывести из бездны небытия.

— Но ведь не все были зажиточными или интеллигентами?

— Вот Карелову дали срок за то, что за портрет Сталина в бытовке положил свой завтрак. И сказал: «Смотри, усатый, не съешь мой завтрак». Кто-то услышал, донесли. Дали 25 лет, обинив ещё и в халатности из-за которой случилась авария на буровой.

— Вы добились пересмотра больше 1300 дел боровчан. Как это вам удалось сделать? Вы же просто художник…

— В госархиве нашёл списки лишённых избирательного права на 23 год и на 30-й год. Потом нашёл ещё одну папку. Это были ходатайства о восстановлении права голоса. Подготовил список на 1159 человек и подал на реабилитацию, но УМВД отказал. Мы, мол, не знаем политическая это репрессия или не политическая. Тогда я пошёл в суд. Он сначала принял решение удовлетворить иск, но потом прислал решение отказать. А внутри решения есть абзац — лишённые избирательного права — есть репрессия политического характера. Мне этого хватило. Подал снова этот список в МВД, а они штампуют — реабилитировано.

Но это капля в море в масштабе не пересмотренных дел по всей России.

— А как же быть с остальными?

— С исторической памятью у нас все очень плохо. Она обрублена в 17-м, когда не надо было говорить, что до революции было что-то хорошее, была какая-то положительная история. Потом обрубили память в репрессиях. Тогда сказали, что слишком много у нас развелось врагов народа. В 56 году Хрущёв признал незаконными политические репрессии. Потом снова замолчали до 89 года, когда Горбачёв издал дополнительный указ о дополнительных мерах по реабилитации в инициативном порядке. И так волнообразно идёт: то вспомнить историю, то забыть.

Вот и добиваюсь ответа. Пишу письма в прокуратуру, МВД, президенту, в совет по правам человека, омбудсмену. Но пока воз и ныне там.

Непростой вопрос

— И от безысходности вы рисуете? Помню, вы изобразили 20 портретов реабилитированных боровчан. Был жуткий скандал. Их закрасили баллончиками вандалы…

— Их закрасили по заказу бывшего мэра.

— Вы так утверждаете, как будто вам это точно известно…

— Мне это точно известно. Следствие в рапорте назвало фамилии четырех учасников вандализма, ещё троих и заказчика не назвали. Да, у меня нет такой расписки: «идите замалюйте». Но целый ряд признаков говорит о том, что это сделал он. Он ещё собрал пресс-конференцию. Хотел выгородить себя, будто он ни при чём.

— Насколько мне известно, споры тогда шли и по поводу конкретных личностей, которые были осуждены по очень серьёзным статьям. Например, за пособничество фашистам… Взять, к примеру, историю Елизаветы Резеповой, которая работала на Боровской фабрике, а после прихода немцев служила у них секретарём…

— Да. В обвинении значится: осталась проживать на оккупированной территории, работала на немцев. А куда деваться? Если у неё есть дети, которых надо кормить. И мать у неё — старушка. Коммунисты эвакуировались перед приходом немцев. Её оставили — не хватило места. А что делать ей было? В итоге её посадили на 10 лет.

— Я понимаю, почему общество будет спорить очень долго по поводу пересмотра таких дел…

— Вот этот человек сотрудничал (показывает на портрет). Что он, оставшись в оккупации, мог сделать? Если бы отказался — попадал в плен. Угнали бы в Германию. Если шёл к партизанам — это значит, бросал семью, стариков-родителей. Что ему делать? Только застрелиться самому? И к тому же я писал портреты исключительно тех, кого реабилитировали, но мне всё равно недобросовестно приписывают, что оправдываю предателей.

— Вы утверждаете, что власти вам в этом вопросе не помощники. А между тем, по вашей просьбе они даже памятник репрессированным в центре города поставили.

— Это памятник забвению! Просто валун из Соловков. Ни имен, ни фамилий. А идея справедливости и гуманизма требует, чтобы всех поимённо назвали! Возьмите Катынский мемориал… Фамилия каждого казнённого высечена в мраморе. А у нас всё в одной массе. А надо не только фамилии, но и портреты. Портрет оказывает самое сильное эмоциональное воздействие.

Есть ли в Калуге литературные объединения? Подробнее

— Почему на ваши условия не идут, как думаете?

— Люди у власти не хотят, чтобы народ знал, какими мерами может удерживаться власть. Как можно жёстко управлять страной. Не диктаторские, а авторитарные методы. Они у нас сейчас в полном расцвете. И если проводить аналогии с тем, что было раньше и сейчас, то много общего. Мы идём от демократии к диктатуре.

Поэтому меня и штрафуют, а рисунки и надписи, связанные с репрессиями, сразу же закрашивают, уничтожают память. С обычными рисунками такого не было. Да, я переживаю по поводу штрафов, но чувство правоты превыше…

— А что может вас остановить?

— В моем возрасте уже ничего. Раньше мог бояться потерять работу, не станут держать, как нежелательный элемент. Теперь меня уволить не могут. Разве что отравить… (смеётся)

— Вам уже 83… Есть те, кто продолжит ваше дело?

— В Боровске таких нет. Может, найдутся. Я очень на это надеюсь.