Калужский поэт Павел Тришкин несколько лет руководил литературной студией «Вега». На его счету два поэтических сборника и поиск литературных талантов в областном центре. Он рассказал «АиФ-Калуга» о том, для чего нужна литературная критика, и почему поэзия должна быть устремлена в будущее.
Между прошлым и будущим
Екатерина Кузьменко, «АиФ-Калуга»: У меня есть друг, который записывает стихотворные наброски сразу в заметки на смартфоне и там же редактирует. Как поступаете вы?
Павел Тришкин: Чаще записываю пришедшие в голову строчки в телефон. Потом — на бумагу, чтобы доработать стихотворение. Потом перепечатываю в файл на компьютере. Круг замыкается. Одна знакомая, тоже поэт, на всякий случай держит под кроватью лист ватмана и маркер.
— В наше время поэзия всё чаще переселяется в Интернет. Скажите, авторские поэтические паблики вытесняют сборники?
— Нет, просто дополняют. Сборник — возможность подвести итог. Собрать воедино то, что ты сделал, в электронном или бумажном виде. Веха. А с помощью паблика ты ежедневно создаёшь себе студию и обеспечиваешь общение по интересам. У меня после выхода первого сборника было ощущение, что надо как-то двигаться дальше. Это как второй альбом у музыкальной группы. Я всё ещё отношу себя к молодым авторам, хотя по возрасту это, наверное, и не так. У меня был долгий период обучения. И в какой-то момент почувствовал, что больше не ученик. Пришла ответственность перед языком, понимание, какие поэтические цели и задачи настоящие. Не просто написать красиво, чтобы тебе похлопали.
Стихи, которые были до этого — ученические. К ним соответствующее отношение. Понимаю, что есть психология, а есть овладение формой. Глупо было бы себя упрекать за то, что я не владел формой в 20 лет.
Вообще я не склонен собирать старые стихи и перечитывать. Недавно мне написала филолог: она сделала об одном моём стихотворении большую работу. Отправила её на конференцию. Она прислала это стихотворение, и я долго думал, откуда она его взяла. ;Помню, что его писал. Оно было наполовину шуточное, я его отдал кому-то. Естественно, серьёзно к нему не относился. А оказалось, оно неплохое, о нём даже что-то написать можно.
— А какие поэтические цели и задачи важны?
— Самый лучший пример — это Велемир Хлебников. У него не было задачи заполучить деньги или славу, у него была задача изменить язык. И он занимался невероятными экспериментами.
— То есть это поиск новых слов и форм выражения мысли?
— Необязательно новых. Новизна формы малореальна, слишком много всего было, и футуристы, и Бродский. Не уверен, что с точки зрения формы язык может ещё что-то дать. Для писателя важно существовать в реальной жизни.
— То есть нужно писать так, чтобы написанное точно отражало мысль, эмоцию, момент?
— Да, и ещё немного смотрело вперёд. Поэт должен жить вперёд лет на пятьдесят. У нас многие пишущие люди оглядываются в прошлое и пытаются чуть ли не с Пушкиным дискутировать. Не понимают, что язык меняется, что приходят новые слова.
— То есть они пользуются языком и образной системой классической поэзии и пытаются на этом поле что-то доказать?
— Поэзия — танец с языком, на котором мы разговариваем. Он, прежде всего, должен быть искренним и настоящим. Но нельзя сказать: вот инструменты, надо вот так. Всё несколько сложнее.
— На ваш взгляд, с чем связано желание оглядываться на прошлое и сравнивать себя с классиками?
— Это нормально, особенно на раннем этапе творчества. Все мы откуда-то вышли, у всех есть корни. Хотя сравнивать себя с классиками очень сложно, язык поэзии меняется. А ещё влияет наша русская ментальность, мы вообще очень часто оглядываемся и очень редко смотрим вперёд. В этом есть и плюсы: мы не теряем свои корни, нам есть за что держаться.
Путеводная звезда и бремя критика
— Вы довольно долго руководили поэтической студией «Вега». На ваш взгляд, каковы задачи литературного объединения в наше время, когда единомышленников можно найти в Сети?
— Если бы хорошо знал, какие именно задачи, я бы не ушёл. Литературное объединение — место, где можно собраться, поделиться своим творчеством, обсудить его. Покритиковать, поругаться, поссориться, помириться. «Вега» была местом для учёбы. Сейчас литобъединения больше похожи на клубы для общения.
«Вегой» руководил пять лет, но она существовала до меня. Если подбить всю историю, то ей уже под семьдесят. Студию вели в разное время довольно известные люди. В 90-е годы традиция прервалась. «Вегу» восстановил Сергей Анатольевич Нилов. Потом передал её мне. Я через пять лет — ещё более молодому человеку. Конечно, всегда были споры о том, та это «Вега» или уже другая.
— А где грань между конструктивной и неконструктивной критикой?
— Если есть обоснование, то критика конструктивна. Если человек просто говорит, что написанное плохо, то нет.
— Сложно ли современной поэзии пробиться к читателю? Всё-таки большие издательства берут её неохотно.
— Интерес к поэзии, как и к любому чистому жанру, падает. Недаром появились инсталляции и перфомансы. Сама структура потребления информации изменилась. Вместе с тем люди чувствуют потребность посидеть и получить эстетическое удовольствие. Появились поэты, которые путешествуют по стране, читают стихи и собирают залы. Но структура оценки литературы разрушена полностью. Если человек со стороны вдруг заинтересуется современной поэзией, как он узнает, что вот это хорошие стихи, а вот это плохие?
— А когда было иначе?
— Всегда. Был советский союз писателей, литературные журналы. Если ты получал статус литератора, значит, ты прошёл какую-то школу, значит, у тебя есть публикации, книги, статьи. Да, этим же путём проходила и откровенная конъюнктура. Да, были и авторы вне этой системы, был самиздат. Но была и система отбора. Мне кажется, сейчас государство должно быть заинтересовано в лояльных писателях и поэтах. Новости, информационные войны, интерпретация фактов — всё это работа со словом. В классический период русской литературы было меньше грамотных людей, меньше журналов, и всё хорошее попадало туда. Было несколько критиков. Если они сказали, что произведение написано хорошо, значит, хорошо. Сейчас не писать сложнее, чем писать. У всех есть образование и Интернет, чтобы выкладывать. И это хорошо.
— Но при этом критика времён русских писателей-классиков литературной не была вовсе. Она концентрировалась на социальных проблемах, их отражении в литературе и том, какой выход автор предложил.
— Это всё равно был отбор. Даже плохое становилось событием в литературе. Если я сейчас напишу стихотворение о любви, пусть даже хорошее, как оно станет событием? Какой Белинский скажет мне, что оно хорошее?
— Может, мы просто не в состоянии переварить такое количество информации, а общество слишком разнородно, чтобы появилось некое произведение, объединяющее поколение?
— Или ещё нет того поэта. Или поэзии как таковой больше не существует. Возможно, она станет нишевым явлением и базой для других искусств, например, для текстов песен. Каждый спотыкается о вопрос: а имею ли я право судить? Но кто-то должен взять на себя критику. Да, всех не охватишь. Да, это топорный способ, да, он кого-то незаслуженно отбросит, но у поэзии нет маркетинга, агентов. Сейчас ты сам пишешь и сам себя продвигаешь. Но хороший поэт не умеет продвигать, если он начнёт заниматься продвижением, ему некогда будет заниматься поэзией. Однако в прозе этот механизм существует.
— Но большинство известных прозаиков с большим количеством читателей стартовали в начале двухтысячных, до эпохи Интернета в каждом телефоне.
— Возможно. Но ведь есть и Гузель Яхина, а её книги вышли совсем недавно.
Молодёжи нужно движение
— Вы упомянули советские писательские объединения и систему критики в положительном ключе. Но не наступим ли мы, воспользовавшись господдержкой, на грабли позднесоветской пропаганды, на требования вроде «усилить в тексте роль определённого класса»?
— Обязательно наступим, как же без этого. Да, в Советском Союзе была куча номенклатурщиков, но был и Пастернак. Как в СССР не получится — некоммерческую творческую струю никто не будет уничтожать. А любое движение — это хорошо. Молодёжи оно нужно.
— Для бардов, околофолковых и фолковых коллективов местом притяжения стал московский клуб «Археология». Он является этой точкой сейчас, был ею и в начале двухтысячных. А если создать аналогичную точку притяжения в единой стилистке для поэтов и их выступлений? Это возможно?
— Если стану миллиардером, то обязательно сделаю что-нибудь подобное. (смеётся) На базе кофейни или антикафе такой проект даже может быть экономически выгодным. При этом, правда, надо будет ухитриться не создать клуб по интересам. А вообще подобное заведение уже существовало в Москве, называлось «Пироги». Совмещало в себе книжный магазин и кафе. В Казани я как-то видел огромную палатку с книгами, там ещё и кофейня была. Такие места для литературных встреч использовать очень удобно. Поэтические вечера начали собирать людей. Сейчас пришло поколение, которое что-то делает в противовес нам. И это прекрасно, но, к сожалению, явление местечковое. Мы с женой проводили конкурс для молодых авторов. Я не представлял, что в 17-18 лет можно создавать такую зрелую прозу. Я издавал молодёжные сборники небольшими тиражами. Полгода копил, потом издавал. Возможно, нынешние калужские поэты выросли во много за счёт тех усилий. Не все: я лишнего на себя не беру. Но многие молодые ребята.
— Сейчас в поэзии очень много экспериментов с формой. Есть ли грань, где поэзия размывается? Или на каждое «так нельзя» найдётся кто-то, кто спросит, почему, и создаст шедевр?
— Естественно, у поэта нет правил. Ограничений формы нет. Но она должна соответствовать содержанию, это сложнее. Если ты пишешь о тишине тихими звуками, это работает. Западная поэзия вообще отказалась от рифмы, потому что рифм мало. Начинаешь рифмовать и попадаешь в штамп. У нас с этим проблемы пока нет. Единственный критерий качества стихотворения — грамотность. Остальное ты можешь не понимать. И то — даже грамматическая ошибка может быть стилистикой.
В калужской школе презентовали книгу о выпускниках, ставших педагогами 
В Калуге презентовали книгу об истории комсомола 
«Чёрную книгу растений» напишут в Калужской области 
Книгу об участниках ВОВ из калужской школы №5 представили читателям