10 ноября 1910 года (по новому стилю) из своего дома в Ясной Поляне ушёл 82-летний великий русский писатель, философ и просветитель Лев Николаевич Толстой. О том, как он провёл свои последние дни и почему отправился на Калужскую землю, выяснил корреспондент kaluga.aif.ru.
Роковой вагон
Граф тайно бежал ночью из своего дома в неизвестном направлении в сопровождении личного врача Маковицкого. Это частное событие, случившееся в Ясной Поляне, благодаря телеграфу разлетелось по всему миру и потрясло. По реакции известие об уходе Толстого можно поставить в один ряд с известием о гибели «Титаника». По дороге Лев Николаевич заболел крупозным воспалением легких и вынужден был сделать остановку на маленькой железнодорожной станции Астапово, где 7 ноября (по старому стилю) в доме начальника станции и скончался.
Путь Толстого от Ясной Поляны до Астапова, до его кончины и возвращения в Ясную Поляну в простом дубовом гробу, занял всего 10 дней. Человек, который мог быть очень богатым. За полные права на публикацию произведений Толстого издатели предлагали колоссальные деньги — 10 млн золотых, жить где угодно за границей. Толстой уходит из дома с 50 рублями. На тот момент это было всё его состояние.
По воспоминаниям врача Маковицкого, в три часа ночи Толстой взял с собой самопишущее перо, записные книжки и самое, на его взгляд, необходимое. Оказалось, что самых нужных вещей всё-таки набралось много. Потребовался дорожный чемодан, который нельзя достать без шума, не разбудив Софью Андреевну. Плотно закрыв три двери, ведущие в спальню жены, Толстой без шума достал чемодан. Но его оказалось недостаточно. Получился ещё узел с пледом и пальто, а также корзина с провизией.
Запрягли лошадей. Поехали на станцию Щёкино... Позади оставались усадьба и деревня Ясная Поляна, через которую ранним утром проехал странный кортеж. В коляске, запряжённой парой, сидел старый граф в ватнике и армяке, в двух шапках, так как у него зябла голова, рядом врач — Душан Петрович Маковицкий, с невозмутимым выражением лица, в коричневом потёртом тулупе и желтой валяной шапочке; впереди на третьей лошади — конюх Филя с горящим факелом, освещавшим дорогу.
Из Щёкина в Горбачёво ехали в вагоне второго класса. Но из Горбачёва в Козельск Толстой пожелал ехать третьим классом, с простым народом. Сев в вагоне на деревянную скамью, он сказал: «Как хорошо, свободно!»
Товарный поезд Сухиничи — Козельск был с одним вагоном третьего класса, переполненным и прокуренным. «Наш вагон был самый плохой и тесный, в каком мне когда-либо приходилось ездить по России. Вход несимметрично расположен к продольному ходу. Входящий во время трогания поезда рисковал расшибить себе лицо об угол приподнятой спинки, которая как раз против середины двери; его надо было обходить. Отделения в вагоне узки, между скамейками мало простора, багаж тоже не умещается. Духота», — вспоминал Маковицкий.
Скоро Толстой стал задыхаться от дыма, потому что половина пассажиров курили. Надев меховые пальто и шапку, глубокие зимние калоши, он вышел на заднюю площадку. Но и там стояли курильщики. Тогда он перешёл на переднюю площадку, где дул встречный ветер, но зато никто не курил, а стояли только баба с ребёнком и какой-то крестьянин...
Проведённые на этой площадке три четверти часа Маковицкий позже назовет «роковыми». Их было достаточно, чтобы простудиться. Поезд ехал медленно, 100 с небольшим верст за почти шесть с половиной часов. Около пяти часов вечера они сошли на станции в Козельске и отправились в Оптину пустынь.
Старцы не приняли
На пароме через Жиздру Толстой разговорился с паромщиком-монахом и заметил Маковицкому, что паромщик этот из крестьян. У служившего в монастырской гостинице монаха Михаила, с рыжими, почти красными волосами и бородой, он спросил: «Может ли принять на постой отлучённого от церкви графа Толстого». Михаил сильно изумился и отвёл приезжим лучшую комнату — просторную, с двумя кроватями и широким диваном.
«Как здесь хорошо!» — воскликнул Толстой.
Проснулся граф в семь часов утра и провел в Оптиной пустыни полноценный день. За это время он постарался помочь просительнице, крестьянской вдове Дарье Окаемовой с её детьми, продиктовал последнюю в своей жизни статью о смертных казнях «Действительное средство», написанную по просьбе Корнея Чуковского, попытался встретиться со старцами Оптиной пустыни.
В письме французскому переводчику Толстого Шарлю Саломону от 16 января 1911 года сестра Толстого, монахиня Шамординского монастыря Мария Николаевна Толстая, писала: «Вы хотели бы знать, что мой брат искал в Оптиной пустыни? Старца-духовника или мудрого человека, живущего в уединении с Богом и своей совестью, который понял бы его и мог бы несколько облегчить его большое горе? Я думаю, что он не искал ни того, ни другого. Горе его было слишком сложно; он просто хотел успокоиться и пожить в тихой духовной обстановке».
Из Оптиной пустыни Толстой отправил в Ясную Поляну письмо: «Главное, что они (дети) поняли и постарались внушить ей, что… все её поступки относительно меня не только не выражают любви, но как будто имеют цель убить меня, чего она и достигнет…»
Отплывающий от Оптиной пустыни паром с графом Толстым провожали пятнадцать монахов. «Жалко Льва Николаевича, ах ты Господи!» — сказали они.
«Запутался, как враг…»
11 ноября (29 октября) поздно вечером Лев Толстой вместе с Маковицким приехал в Шамордино и немедленно отправился к сестре. Он рвался к ней излить свою душу, поплакаться, услышать слова поддержки.
В келье Марии Николаевны в то время были её дочь Елизавета Оболенская и сестра игуменьи. Они стали свидетелями необыкновенной сцены, когда великий Толстой, рыдая попеременно на плечах сестры и племянницы, рассказывал, что происходило в Ясной Поляне в последнее время... Как жена следила за каждым его шагом, как он прятал в голенище сапога свой тайный дневник и как наутро обнаруживал, что тот пропал. Он рассказал о тайном завещании, о том, как Софья Андреевна прокрадывалась по ночам в его кабинет и рылась в бумагах, а если замечала, что он в соседней комнате не спит, входила к нему и делала вид, что пришла узнать о его здоровье... Он с ужасом поведал о том, что ему рассказал в Оптиной Сергеенко: как Софья Андреевна, узнав о бегстве мужа, пыталась покончить с собой, утопившись в пруду...
«Какой ужас: в воду!» — промолвил Толстой.
Из монастыря он написал в письме: «Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что всё-таки я причина вашего страдания… Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мама не застала меня. Свидания с ней теперь было бы ужасно. Ну, прощайте». (4-й час утра. Шамордино).
Племяннице Толстой показался «жалким и стареньким».
«Был повязан своим коричневым башлыком, из-под которого как-то жалко торчала седенькая бородка.
Жалкий вид отца отметила и приехавшая на следующий день в Шамордино дочь Саша. «Мне кажется, что папа уже жалеет, что уехал», — сказала она своей двоюродной сестре Лизе Оболенской.
В монастырской гостинице Толстой был вял, сонлив и рассеян. На следующий день, уходя от сестры после второго визита к ней, он заблудился в коридоре и никак не мог найти входную дверь. «Я тоже запутался, как враг», — мрачно пошутил Толстой во время следующей встречи с сестрой. Впоследствии Мария Николаевна очень страдала от того, что это были последние слова брата, сказанные ей.
Написал он и жене Софье Андреевне последнее письмо: «Свидание наше и тем более возращение моё теперь совершенно невозможно. Советую тебе примириться с тем, что случилось, устроиться в своём новом, на время, положении, а главное, лечиться…Твоё желание и попытки самоубийства более всего показывают твою потерю власти над собой, делают для меня теперь немыслимым возвращение…»
Лев Толстой хотел остаться жить в Шамордине, для чего договорился об аренде домика в соседнем селе. Но приезд младшей дочери переломил его настроение и ранним утром 13 ноября (31 октября) Толстой бежал и из женского монастыря. Бежал, чтобы в последний раз сойти с поезда на перрон захолустной станции Астапово.
Любите истину
В доме начальника станции перед самой смертью ему привиделись две женщины. Одной он испугался, увидав её лицо, и просил занавесить окно. Ко второй он явно стремился, когда открыл глаза и, глядя вверх, громко воскликнул: «Маша! Маша!»
«У меня дрожь пробежала по спине, — писал сын Сергей Толстой. — Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши, которая была ему особенно близка (Маша умерла тоже от воспаления легких в ноябре 1906 года)».
Последние осмысленные слова, сказанные за несколько часов до смерти старшему сыну, которые тот от волнения не разобрал, но которые слышал и Маковицкий, были: «Сережа! Я люблю истину… Очень… люблю истину».
Ещё будучи совсем молодым человеком, он гордо объявил, что его герой, которого он любит всеми силами своей души, это —Истина. «Узнаете Истину, и Истина сделает вас свободными».
7 ноября в 6 часов 5 минут Лев Николаевич скончался.
В последние годы жизни Толстой неоднократно высказывал просьбу похоронить его в Ясной Поляне, в лесу, на краю оврага, на «месте зелёной палочки». Легенду о зелёной палочке Толстой услышал в детстве от своего любимого брата Николая. Когда Николаю было 12 лет, он объявил семье о великой тайне. Стоит раскрыть её, и никто больше не умрёт, не станет войн и болезней, и люди будут «муравейными братьями». Надо лишь найти зелёную палочку, зарытую на краю оврага. Историю о зелёной палочке Толстой вспоминает в первом варианте своего завещания: «Чтобы никаких обрядов не производили при закопании в землю моего тела; деревянный гроб, и кто захочет, свезёт или снесёт в лес Старый Заказ, напротив оврага, на место зелёной палочки».